Слышишь, Аркадий ? Что я хочу тебе сказать про сочувствие и отзывчивость.
Вот почему здесь, где мы живем, это имеет какое-то значение, а там, откуда приехали – не имеет. Какой менталитет? При чем здесь менталитет. Выучили одно слово и давай повторять. Люди те же, а ведут себя здесь и там по-разному. Воздух, что ли, другой? И не в Востоке дело. Восток – дело грязное, только и всего. Вот послушай, какая история случилась со мной на прошлой неделе.

Шел я с моря, вернее с базара у моря. Шел не торопясь, помахивая пакетом с яблоками, в теплом весеннем настроении. Ну, и, конечно, дорогу я переходил совсем не в том месте, где положено. А там все ее переходят, и я там сто раз переходил. Дорога с разделительной полосой, на которой растут пальмы и цветочки и протянуты трубочки для капельного полива. А через эти трубочки протоптана народная тропа. Я, естественно, по ней и пошел, но что-то меня отвлекло, и я зацепился за трубочку и грохнулся со всего маху на землю рядом с бордюрным камнем, а он, ты знаешь, какой твердый. Как я не вышиб себе зубы и не поломал какую-нибудь кость – до сих пор удивляюсь. Но, слава богу, все было цело, только в голове какая-то муть и яблоки рассыпались. Перевернулся я на задницу, сел и злюсь на себя, в жизни так по-дурацки не падал. А яблоки раскатились по земле. И тут слышу – визг тормозов. Останавливается машина, из нее выскакивает какой-то смуглый парень марокканского вида, бежит ко мне, при этом что-то непонятно горланя. Не успел я сообразить, что ему ответить, как опять раздался визг тормозов, опять останавливается машина рядом с первой, опять выскакивает какой-то бледнолицый парень и бежит ко мне, тоже непонятно что-то крича. Они уже подбежали ко мне и тут опять раздался визг тормозов, на этот раз с другой стороны дороги, и из очень приличной « тойоты» (это я потом рассмотрел) выскакивает белобрысая девица и босиком несется ко мне, на ходу что-то крича им. А они уже, не ожидая от меня ответа, собрались меня поднимать. Она мельком глянула на меня и на абсолютно чистом русском языке задала мне с пулеметной скоростью вопросы; «как я себя чувствую, могу ли я встать, могу ли я идти и так далее». Я ответил, что со мной все в порядке, встал, повернулся, а парни мне уже вручают пакет с собранными яблоками. Я их благодарю, а девица хвать меня под руку и тащит к машине – «мы вас довезем». Я ей убедительно говорю, что со мной все в абсолютном порядке, и я спокойно сам дойду домой, но она и слушать ничего не хочет. Тащит меня к машине, на ходу крича возбужденно водителю на иврите. Из-за руля на дорогу вышел здоровенный парняга с виноватым видом, как будто это он меня толкнул наземь и открыл мне заднюю дверь. А она опять ему что-то кричит. Он залез в машину и быстро сбросил все с сидений, а маленькую девочку, лет трех, задвинул в самый угол. Потом они бережно усадили меня на заднее сиденье и мигом домчали до дому. Сопротивляться им было абсолютно бесполезно. Если бы могли, они бы меня завезли прямо на восьмой этаж. Я себя чувствовал совершенно нормально и стал их благодарить, но они, не слушая мои благодарности, умчались. Ну, что? Нормально-нормально. Где это нормально?

А вот лет десять назад я приехал на электричке на вокзал Донецка от приятелей, где мы серьезно и хорошо посидели. Не в смысле выпили, а просто хорошо пообедали. Может быть поэтому или по какой другой причине (я был совершенно трезв), я почувствовал страшную слабость, такую, что не мог стоять. Так я улегся прямо на ступеньки подземного перехода, подложив сумку под голову. Народ с прибывающих электричек валил мимо меня с небольшими перерывами, но никто даже голову не повернул в мою сторону. Только одна бабка, проходя мимо, плюнула и пробормотала что-то об алкашах, которые валяются на каждом шагу. А я лежал с открытыми глазами весь такой прилично одетый и на алкаша был совсем не похож. Потом слабость прошла, я спокойно встал на глазах проходящего народа и пошел вместе со всеми. И опять меня никто ни о чем не спросил. А ты говоришь.

А вот недавно, читая в социальных сетях об обстрелах мирного населения там, в Донбассе, прочитал, что снаряд попал в частный дом и все там разворотил, но, по счастливой случайности, никого не убил. Из дома выскочила женщина с детьми и стала у дороги голосовать, чтобы ее подвезли к пункту помощи в центре города. Так никакая сволочь не остановилась. Почему это, как ты думаешь? А автор заметки удивляется, мол, как так. А вот так. Такое там отношение людей друг к другу. Нет, наверное, есть и другие примеры, но чаще все-таки происходит так, как я тебе рассказываю.

Ты что, спишь? Вот и пей после этого с тобой текилу. Я тебе хочу рассказать, как я проявил сочувствие и отзывчивость. А что такое? Почему это на меня не похоже? Будешь так говорить, ни капли текилы тебе не налью. Пей свою литовскую водяру.

Было это уже в двухтысячных годах. Поехал я с коллегой Дмитрием Ивановичем в командировку в г. Южный, недалеко от Одессы, там еще большой припортовой завод, который все не могут то ли продать, то ли украсть. Но я не об этом. Возвращались мы через Одессу. Поезд наш уходил вечером, делать было нечего, и я решил немножко показать Диме Одессу. Мы прогулялись по Пушкинской, вышли, конечно, на угол Дерибасовской, где раньше, говорят, стояла бочка с черной икрой и бочка с красной икрой и это, как утверждают, никому не мешало. Прогулялись не спеша по Дерибасовской, послушали футбольных болельщиков в сквере у Красноармейской и пошли назад тем же путем. По дороге зашли в какой-то маленький магазинчик и купили бутылку водки, нет Аркадий, не паленной, ты не угадал и рассказ не об этом. На закуску купили четыре беляша, положили все это в прозрачный пакет (а это, как оказалось, имело решающее значение) и шли себе, вполне довольные жизнью. За морским портом, в закутке на улице стояли несколько лавочек, и мы решили немножко посидеть на теплом весеннем одесском солнышке. Нет, бухать на улице мы не собирались, мы же интеллигентные люди, хоть и заводские. Вечером, в поезде, святое дело. А наш прозрачный пакет мы поставили на лавочку. Сидим себе, греемся, о чем-то неторопливо беседуем.

А на соседней лавочке сидел такой себе пожилой прилично одетый мужчина лет за шестьдесят еврейской наружности. Он посмотрел в нашу сторону, потом отвернулся и, вдруг, схватился рукой за сердце и стал раскачиваться из стороны в сторону. Я это увидел и перепугался. Ну, думаю, сердце у мужика прихватило. Я пересел к нему на лавочку и спрашиваю: «Что случилось, вам плохо? У меня есть с собой валидол, дать?» Мужчина помотал головой: «Не, это не то, что бы сердце, это мои неприятности болят». Отступать было некуда, надо было вести разговор дальше, тем более что и Дима подтянулся к нам, предусмотрительно захватив наш пакет.
– Что же у вас за такие болезненные неприятности,- спрашиваю я.
– Ой, и не спрашивайте. Сижу и не знаю, как идти домой к моей Кларе, как ей все это рассказать.
– Да что же такого вы должны ей рассказать, что не можете идти домой, а сидите на лавочке и держитесь за сердце. Что случилось?
– Я получил письмо от сына, который живет в Америке. Его только что передал мне один знакомый капитан дальнего плавания. Сын не хотел, чтобы оно попало в руки матери и поэтому не послал его по почте. И вот он пишет, что он женится и просит подготовить мать к этому сообщению.
– Ну, и что же плохого в этом сообщении. Можно только порадоваться за вашего сына.
– Да, но на ком он женится? На своем друге.
Ну, мы, конечно, были уже наслышаны, что такое у «них» возможно, но, все равно, слегка опешили. Я судорожно думал, что бы такое сказать в утешение собеседнику. И, наконец, решил.
– Ну, а друг то, хоть из приличной еврейской семьи?
Мужчина оживился.
– Да, с этим все в порядке, хороший еврейский мальчик. Но как сказать все это Кларе. Она же до сих пор работает в школе учителем. А раньше – тут он оглянулся вокруг и понизил голос – она была членом кпсс. Ви понимаете?
– Я понимаю. Но вы не переживайте, со временем все уладится. А потом, я слышал, такие семьи усыновляют или удочеряют детей, и у вас появятся хорошенькие, вполне еврейские внуки или внучки.
– Да-да-да,- мечтательно сказал он. Клара будет просто счастлива. Ви просто улучшаете мне жизнь, и мое сердце уже не так болит за эти мансы.
– Ну, а раз жизнь заметно улучшилась – это надо отметить,- предложил я, растроганный собственным благородством.
– Так я не то, чтобы против, а вполне даже за. Тем более что у вас уже все есть,- он кивнул головой на наш пакет.
Меня немножко покоробила такая его наблюдательность, но предложение уже было сделано и отступать не годилось.
– Я сейчас сбегаю в магазин и куплю одноразовые стаканчики,- предложил Дима.
– Ах, оставьте этих глупостей,- сказал мужчина и ловко извлек из кармана складной пластмассовый стаканчик.
Я понял, что вечером в поезде нам уже ничего не светит. Мы разлили и по очереди выпили, закусывая беляшами. Поскольку внуков должно было быть не менее двух, пришлось налить тут же по второму разу. Когда очередь дошла до меня, он спросил: «А ви то хоть евреи?». «Наполовину»- ответил я. «По маме или по папе?» «Один из двух»,- сказал я и опрокинул водку в рот. «Ну, это, конечно, не ты», – он хитро посмотрел на меня. Водка полилась у меня из носа. Дмитрий Иванович даже и бровью не повел, а только кивнул. Когда я потом его спрашивал, зачем он кивал, он объяснить это внятно не мог. Мы выпили еще пару раз и, когда в бутылке оставалось грамм 50-70, мужчина встал.
– Пойду я к своей Кларе, расскажу радостную новость,- непонятно чему улыбаясь, сказал он.
– Мы вас проводим,- предложил я.
– Давайте,- согласился он. Я живу тут рядом.
Когда мы подошли к его старому четырехэтажному дому, он, пожимая мне руку, сказал тихо, чтобы Дима не слышал: «Конечно, я знаю, что ты – еврей. Я это определил сразу, когда вы подошли и сели на соседнюю лавочку. И я сразу увидел, что у вас в пакете и понял, кто мне нальет. И видишь, я не ошибся. Так что, день зря не пропал».

Вот так, Аркадий, я посочувствовал и помог человеку. Ну, а что? Не надо было ему наливать? Нет, все таки не зря я здесь живу. Видно, я все же подхожу для этой страны.

Автор: Геннадий Кигель