Накануне дня победы над Германией во 2й мировой, многие вспоминают историю своей семьи. Про воевавших почему-то не хочется. Тем более, что из людей, реально бывших в той безумной мясорубке, вытянуть хоть слово об этом было совершенно невозможно.
А вот несколько фрагментов из воспоминаний отца, которые удалось упросить его написать, может кому-то будут интересны. На момент начала войны ему было без малого 9 лет. А его отец был начальником небольшой ж/д станции в Белгородской области.
Отлично помню первую бомбежку. Почему-то мы с мамой стояли около станции на перроне. Со станции только что отправился товарный поезд. В это время невысоко появился немецкий самолет, с полупикированием пошел в сторону паровоза и начал пускать какие-то ракетки. Теперь я понимаю, что он открыл по паровозу огонь из пулемета с трассирующими пулями. Затем сбросил несколько бомб. Взрывы бомб выключили маму из столбняка и включили в ней крайнюю степень паники. Она намертво вцепилась в мою руку и стремительно поволокла за наш дом в ледник, в котором хранились большие станционные запасы керосина. И сколько я ей ни кричал, что керосин может загореться, она этого не понимала. Самолет давно улетел, а мама продолжала меня таскать с ледника в кладовку, оттуда в коровий сарай, оттуда в погреб. Бомбы в поезд не попали, но был ранен машинист, который пока его довезли до больницы в Белгороде, умер.
С приближением фронта станция перешла на военное положение, и папа почти не приходил домой, а или был на станции, или занимался с ополчением, командиром которого его назначили. Это ополчение, как оказалось в конце войны, маскировало подготовку партизанского отряда, командиром которого был назначен папа.
…залетает отец и сообщает, что сборный вагон отправляется из Прохоровки. Не успели мама с Муськой прокудахтать, рядом с домом остановился паровоз с одним товарным вагоном и оттуда закричали «быстрее, одна минута на погрузку». Мы все похватали, что попало и в вагон. И паровоз тут же тронулся. Мама закричала, что нет Шурки. Папа тут же просигналил паровозу остановку, скандал. И здесь прибежал Шурка, он бегал за гитарой, и мы уехали в эвакуацию.
…какая интересная полуторамесячная жизнь была на колесах. Мешки в проходе лежали чуть ли не до потолка, не заслоняя, правда, окон. И я сразу устроился у окна, как в кресле, и целыми днями ни на минуту не отрывался от окна. Все полтора месяца. А смотреть было на что.
Поезд идет медленно, уже темно, примерно в 1,5 км горит нефтесклад. Вдруг мягко, по-ватному взрывается огромная, тонн на 500 цистерна и улетает под облака, образуя прямо в полмира океан огня, взрывается следующая. Фантастика!
Поезд останавливается около сахарного завода, где горит склад готовой продукции – сахар. Пламя всех цветов радуги, особенно зеленое, розовое, нежно-голубое. Время от времени пролетают немецкие самолеты и сбрасывают по 2-3 бомбы.
Однажды на рассвете наш эшелон стоял в пойменной низине среди высоких деревьев, а сзади, у следующего светофора, стоял другой эшелон из товарных вагонов и прямо в поле. Три немецких самолета его бомбили, делали несколько заходов; все бомбы падали, взрывались прямо рядом, с вагонами, но не было ни единого прямого попадания. Нас они заметили видно в самом конце, и сбросили только две бомбы, одна из которых разорвалась рядом со мной, и мне осколками разрезало, довольно глубоко, кожу на шее. Мне не хватило нескольких сантиметров.
Когда мы втянулись на станцию Острогожск, за нами следом втянулся и остановился рядом этот эшелон. Было впечатление, что на вагонах не осталось ни одной дощечки, только металлические каркасы, а на них узлы, трупы, кровь. Оказалось, это был эшелон с немцами-колонистами, которых вывозили в тыл из Донбасса.
(В Акмолинске, Казахстан.) С непривычки я довольно быстро обморозил руки, вдобавок заболел цингой. Руки у меня страшно распухли, десны сгнили, зубы стали как бы длинными и все шатались. Суставы пальцев у меня от холода потом пухли даже еще в студенческие времена.
…Еще запомнилось, как во время занятий в школе, вдруг в класс заскочил директор и приказал учительнице быстро одеть детей, сани уже едут, идет буран. Нас быстро одели, рассадили по саням, и по уже начинавшейся метели развезли по домам. И тут начался буран. Из дома нельзя было выйти. Здесь мы поняли, почему от подъезда до туалетов протянуты веревки. В городе в такой буран можно было заблудиться. А какой был мороз!
К весне мы перебрались в другое жилье, ближе к станции, в теплую большую комнату, но, правда, к нам подселили жить еще пожилого (40-45?лет) черкеса Жоржа Имранова. Черкесами в те времена называли всех кавказцев, но по некоторым деталям из его рассказов я потом вычислил, что он был скорее всего чеченцем, но выселенным еще в начале тридцатых годов, так как (снова из его рассказов в пьяном виде) у него был большой двухэтажный дом, огромные стада с десятками пастухов. Советскую власть смертельно ненавидел. Когда он получил письмо от брата, который почему-то оказался в Красной Армии (письмо, как я сейчас представляю, было написано арабскими письменами), что брат ранен и находится в госпитале, Жорж закатал дикую истерику. Он зубами рвал, жевал письмо, хватал свою мандолину (на которой он вообще-то виртуозно исполнял свои чеченские мелодии). И все это из-за того, как я понял, что брат пролил свою кровь не против, а за советскую власть.
Этот Жорж Имранов был лудильщик, причем видно классный. Деньги он зарабатывал сумасшедшие. Потому что оплата была фантастической – от объема посуды. А, как известно, объем – это куб линейных размеров. А лудил он в основном всякие ротные, столовские котлы. Кроме того, руководители заведений, питания к нему подмазывались, поэтому часть оплаты выдавали дефицитными продуктами. Жорж, при мне, мог выпить целую кружку неразбавленного спирта. И это было мало заметно. Вина никакого он не пил, Аллах не позволяет, а пил только чистый спирт. Правда, пил нечасто. В основном при получении больших масс денег.
Меня он звал кассиром. Пьяный вваливался домой, выворачивал из карманов, сумок на пол кучу денег (многие тысячи), говорил мне «кассир, работай» и заваливался спать. Я должен был аккуратно, правильно все купюры сложить пачками и пересчитать. Все деньги (количество) абсолютно всегда помнил. Если у нас с ним что-то не сходилось, лазил по всем карманам, сумкам, но где-то находил недостающий рубль или трешку.
Родственников у него вроде, кроме брата, не было, я не знаю, чтобы он кому-то посылал или давал деньги. У меня впечатление, что абсолютно все деньги он тратил на окрестных детей и стариков. После крупных получек он являлся во двор с мешками (!) конфет, печенья, иногда отварного мяса, булочек. Собирал из окрестных домов пацанов и стариков, но только очень старых, и всех щедро наделял. Это в голодовку-то, ну совершенную сказку устраивал пацанам.
Нашу семью (мы ведь жили в одной комнате) он тоже часто подкармливал. Во-первых, он мне всегда отдавал свою рабочую (!) продуктовую карточку. Я ведь жил практически один. Папа всегда 1-1,5 месяца в отъезде, 5-6 дней дома; мама 5-6 дней на работе, 1-2 дня дома; Мария в ИСУ, а Сашка в РУ (тоже мобилизованные) 2-3 раза в месяц приходили на 1-2 дня. И только я всегда дома. У меня были продуктовые карточки рабочие папы (ему в поездах был положен наркомовский доппаек, он на него и жил), мамы и Жоржа, да плюс моя иждивенческая карточка. Все углеводы этих карточек я старался отоварить аргентинским шоколадом, толстые, 30-35 мм толщиной плитки. Иногда Жорж давал маме для детей 1-2 плитки чая.
Плиточный чай… За плитку чая у казахов можно было выменять до полпуда муки или пшена. Я всегда с мамой ходил менять. Она боялась, что ее саму обманут. Из муки делали затируху, или галушки, реже лапшу. Однажды Жорж дал нам почти полмешка полукопченой колбасы. «Возьми детям, меня обманули, дали свиной». В общем в Акмолинске я почти не голодал, но все время страшно мучился от цинги.
В это время получила большое распространение, и даже азарт снайперская игра. Если ты получил «пять» – ты убил три фашиста, четыре – одного, а дальше там фашисты даже добавлялись. В нашей школе, расположенной в зоне пристанционных бараков, подавляющее число пацанов были эвакуированные, пострадавшие, и всем хотелось убивать фашистов. Конечно, все понимали чушь этой игры, но так хотелось убивать фашистов!
И вот по итогам первого полугодия я вошел в число лучших снайперов школы. И меня наградили почетной грамотой и, совершенный блеск, большого размера цветные рисунки с полным описанием и статусом всех вновь учрежденных орденов: Отечественной войны I и II степени, Славы I, II и III, Александра Невского, Богдана Хмельницкого, Кутузова I и II степени, Нахимова I и II степени, Суворова I, II и III степени, Ушакова I, II и III степени, Победы и Партизанской войны. Хоть все эти ордена вводились в обиход не одновременно (например, Отечественной войны в 1942 г, Славы и Победы в 1944 г., остальные, по-моему, в 1943 г.), но в моем сборнике они все были. Ходили ко мне, чтобы рассмотреть все новые ордена. Я стал такой знаменитостью!
…узнали, что набираются железнодорожники Южной ж.д. для организации ж.д. транспорта сразу за фронтом, по мере его продвижения на запад. Но берут только тех, у кого нет детей моложе 12 лет. А мне еще нет 11 лет. А наша местность еще оккупирована немцами.
Папа заявил, что документы семьи утеряны при эвакуации, а в своем паспорте подтер и исправил дату моего рождения с 32 на 30 год. По тем временам подделка документов! Папа мог элементарно схлопотать 10 лет. Но комиссия отнеслась снисходительно, решила почему-то, что там был 31-й год, и разрешила нам ехать.
…мы догнали фронт. И потянулись за ним в продуктовом вакууме, когда военное снабжение уже ушло, а гражданское еще не пришло. У нас были продуктовые карточки, кое-какие деньги, но продуктов не было. К тому же эшелон шел вне всякого расписания и направления – где пути оказывались свободными, туда нас и проталкивали, так что от эшелона оторваться было нельзя, да еще в прифронтовой полосе.
На какой-то станции через состав от нашего остановился состав, на платформах которого везли разбитые самолеты. Естественно мы начали их обшаривать, и ребята обнаружили какие-то маленькие снарядики. Попытались их раскрутить – ничего не получается. Тогда меня, как младшего, а я вероятно был самым младшим в поезде, послали в вагон за каким-нибудь инструментом. Когда я раздобыл инструмент и возвращался к ребятам, подлезая под соседний состав, я услышал в стороне ребят какой-то хлопок. Подбежав, я обнаружил, что у ребят размозжены кисти рук, побиты лица, выбиты глаза. Ужас! А я чуточку не успел.
29-го мы с мамой уже поехали в Прелестное, где у мамы в оккупацию оставалась мать, две сестры и два брата с семьями. Беленихино не было, вблизи станции все было сметено, ни одного дома! Мы сошли на родном блокпосту Куски, теперь это платформа Танковое поле, и через эпицентр знаменитой Прохоровской танковой битвы пошли в Прелестное.
Зрелище было невероятное. И первое, что поражало – трупный запах. Было жарко, а к тому времени тела погибших, которые были в танках, еще не были извлечены и похоронены.
И танки, битые танки в невероятных позах, с невероятными повреждениями. Мне, пацану, и то было ясно, что это была не битва, а остервенение. Много было таранов. Наши тридцатьчетверки еще многие были с короткоствольными пушками, и броню тигров и пантер они пробить не могли, но он были маневреннее и стояли немного выше на гусеницах. И они с разгона влазили на тигров. Потом пару лет эти танки стаскивали к станции Прохоровка и Беленихино для отправки на переплавку. И бесконечными рядами стояли сотни и сотни танков и наших, и немецких. Наших, правда, побольше, но наши были почти исключительно тридцатьчетверки, а у немцев большей частью тяжелые танки. Отправляли их долго.
Когда мы, наконец, дошли до Прелестного, его не оказалось. Стояли одни печи. Дело в том, что дома в селах долины Псла, процентов на 95 были крыты соломой, изредка камышом. А стены вообще во всех домах были деревянные, даже если была уникальная крыша из железа. И каждый дом имел печь, чтобы выпекать хлеб, да и вообще кухня и меню того региона были приспособлены к печи. В случае пожара дом выгорал подчистую, а печь стояла как новенькая.
По долине Псла от Прохоровки до Обояни 30-40 км сплошное село, но ведь это и хорошая дорога. И когда немецкие танки под Яковлевкой прорвали нашу оборону, наше командование решило, что немцы рванули по этой дороге. И всей дальнобойной артиллерией этого участка фронта и особенно катюшами ударили по этой дороге. Били вслепую, по площадям. Ни одного немца не было на этой дороге. Но зато мы получили 30-40 км одних печей, одних труб. Это было зрелище, которое не могло присниться ни одному фантасту.
Я уже упоминал, что папа после начала войны был назначен начальником ополчения. Этот отряд ополчения систематически занимался даже с участием военных. Как оказалось, под видом ополчения обучался и готовился районный партизанский отряд, благо в районе было много лесов, хоть и не слишком больших. Командиром этого партизанского отряда и был назначен папа. При подходе фронта папа должен был поступить в распоряжение военных. Уже со всех станций народ разбежался, а папа по-прежнему находился на станции у селектора. Железная дорога на Москву где-то в районе Курска уже была перерезана немцами.
И вот их селектору запросили откликнуться все станции Курского плеча. Откликнулся один папа. Ему сказали, что через час за ним придет дрезина, на которой папа должен прибыть в Белгород. Папа сказал, что имеет спецзадание. Ему повторили приказ прибыть в Белгород. В районе Белой горы уже шел бой, но дрезина благополучно проскочила в Белгород. Оказалось, что на путях станции застрял состав с каким-то чрезвычайным грузом. Не перерезанным оставался пока только путь на Купянск. Командование на станции Белгород не могло найти ни одного железнодорожника. Нашли только среди солдат одного кочегара и папу. Им выдали оружие, какие-то чрезвычайные документы и приказали под страхом смерти увести эшелон.
На Белой горе к тому времени уже утвердились немецкие танки. Дорога на Купянск из Белгорода начинается до моста через С.Донец в направлении северо-востока. Папа с кочегаром разожгли паровозную топку максимально как только могли, сами переключая стрелки вывели состав за пределы станции, и включили на паровозе максимальную тягу, какую только могли, чтобы быстро проскочить участок, просматриваемый с Белой горы. Их таки заметили. Вокруг эшелона разорвалось несколько снарядов. Но прямого попадания не было, им все же удалось сбежать. И так вдвоем, кочегар за машиниста, а папа за все остальное, включая кочегара и охрану эшелона, довели состав до самого Саратова и там его официально сдали.
В благодарность папа получил полный комплект зимней экипировки кондуктора (меховую шапку, шинель, тулуп, валенки, шерстяные носки, теплое белье и портянки, меховые рукавицы, еще что-то не помню) и месячный отпуск для поиска семьи.
В партизанском отряде, который он так неожиданно и необычно покинул, оказался провокатор. При выходе на первое же задание отряд попал в засаду. Папиного заместителя, возглавлявшего вместо папы отряд, повесили, почти всех перестреляли, дома сожгли, семьи куда-то угнали. Безжалостно немцы расправились с отрядом и с семьями. Кроме того, перед началом Курской битвы на станции Беленихино немцы разбомбили состав с очень серьезными боеприпасами, так что и станция, и поселок вокруг были сметены до основания. Когда мы приехали после эвакуации, там ничего нельзя было узнать.
Автор: Кривчиков А.П.
