Первые дни в Израиле.
Новая страна. Большая надежда, что она станет родной на оставшуюся жизнь.
Обвал новой информации. Голова кругом.
Лихорадочное поглощение азов языка, форм обращения.
В йом шиши, пятницу, после обеда приветствую френдов в интернете по случаю наступающей субботы: «Шабат шалом!»
Довольно активно летят встречные приветствия.
Один из ответов «гут шабес!». На старом, добром языке, отдельными словами известном многим. Хотя бы на основе многочисленных «еврейских» прибауток и анекдотов.
Пытаюсь поблагодарить соответственно пожеланию. Вспоминаю надлежащее слово. Всплывает, но не уверенно.
Звонок компетентному другу.
– Эмиль, как «спасибо» на идиш?
– Аданк.
Точно! Правильно вспомнил. Сохранилось же в памяти…..
***
Восьмидесятый год. Таня (светлая память!), только что, после диплома, поступившая в прокуратуру, направлена следователем в пригородный курортный Сестрорецк.
Владимиру Ильичу, в преддверии переворота скрывавшемуся поблизости в шалаше, было здесь, может быть, и комфортно. По крайней мере, безопасно. Но молодому следователю, заваленному трудоемкой мелочёвкой, не очень. Дежурить и сидеть по вечерам приходится часто. Мотаться при этом из центра, с Театральной, на далекую периферию – натужно.
Пока еще милым, несмотря на второй брак у каждого, в шалаше пока еще относительный рай. Решено по первости снять жилье в Сестрорецке. И от тёщи подальше. А ввиду убогости советского жилищного рынка взгляд обращается на обширный «частный сектор».
В ближайший выходной проходимся по одноэтажным улицам, ломясь во все подряд калитки. Через пару часов нападаем на одинокую бабулю в старой, но крепкой избе. С локальным водяным отоплением и газом. Бабуля изрядно пожилая. В классическом одеянии русской деревенской бабки. С кондовым серым платком. Быстро сторговываемся с Татьяной Петровной. На комнатку с отдельным входом.
Через день заселяемся с парой сумок и чемоданов.
При чаепитии у хозяйки замечаю на стене портрет в рамке. Увеличенная старая фотография. Молодой старший лейтенант с кубиками на петлицах. Муж Татьяны Петровны, погибший на войне.
Бабуля приветливо и очень дотошно расспрашивает о родственниках. При этом все приветливее улыбаясь.
Взгляд случайно цепляется за стоящий на серванте полукруглый семисвечник. Вспоминаю слово «менора», святой еврейский символ.
Мой взгляд перехвачен. Узнаю, что «русскую деревенскую бабку» зовут Тойба Пейсаховна, и что ей приятно иметь в жильцах «своего». Опытный бабулин глаз идентифицирует меня очень быстро. А выясненная степень принадлежности к соотечественникам, очевидно, позволяет меня считать немножко «своим».
Раньше Тойба селила квартиранток-студенток. Временами используя их помощницами по хозяйству. А теперь жильцы попались чуть постарше и более занятые, зато не чужие.
Жизнь идет взаимно радушная. Понемногу помогаем хозяйке с подтаскиваением уголька для топки. Приносим из магазина по мелочи продуктиков, отказываясь от денег. Часто приглашаемся к хозяйкиному столу. И даже угощаемся вожделенным «гефилте фиш».
Как-то вечером застаем бабулю расстроенной.
Приходил, оказывается, участковый. И устроил разнос за какие-то прегрешения по линии содержания общественной территории. То-ли снег плохо сметается с тротуара, то-ли еще что-то ужасное.
– Оштрафовать грозится. Ничего слушать не хочет. Ни что я старая, ни что одинокая. Ни что вдова героя войны. Накажу, говорит, что хочешь делай! Денег, наверное, на водку хочет. А откуда их у меня, этих денег ему на водку? И самогонку я не делаю, – обстоятельно и грустно жалуется Пейсаховна.
Чисто русская Таня Лучинская напрочь лишена национальных предрассудков. И не лишена человечности. Тем более, в отношении доброй хозяйки.
Да и прокурорская неприязнь к ментам в ней уже успела выработаться…
Через пару дней вечером бабуля на позитиве.
– Ой, ребятки, что случилось-то! Участковый мой снова приходил. Такой добрый. Такой заботливый. Говорит, что хочет мне помочь и что тимуровцев пришлёт из школы, чтобы у моего дома тротуар подметали.
Настоящая Татьяна ухмыляется.
Молодой следователь уже успела осознать свое должностное величие.
Придя на работу, позвонила в РУВД, чтобы ей прислали по процессуальной нужде ретивого участкового.
Явившемуся служаке разъяснила, что при расследовании одного из дел выявила его конфликт с владелицей дома на улице Мосина. И требует разъяснений сути претензий, чтобы определиться с дальнейшей работой по данной линии.
Чушь полная и смешная. Но мент озадачивается. Видимо, рыльце в легком коррупционном пуху. На голубом глазу клянется, что никаких проблем не было и быть не может. Отпущенный следователем, радостно исчезает и несется к Тойбе.
Дальнейшее уже известно.
Бабуле вкратце разъясняется мотив благостности квартального.
Бабуля тронута. И понимает, что не ошиблась в «своем» жильце и его супруге.
Вот тут-то и произносится вынесенное в заголовок «аданк». С русским переводом, естественно.
Годы растворили в памяти и слово, и еврейскую бабушку.
***
Тридцать три года спустя, в преддверии отъезда из России, прощально объезжаю Петербург и окрестности. В шикарном и элитном Сестрорецке не осталось былого домика на улице Мосина.
На Южном кладбище Петербурга восемь лет покоится былая благодетельница Таня.
Не знаю, где последнее пристанище Тойбы Пейсаховны.
Медленно и трудно осваиваю язык предков, где нет идишского «аданк».
***
Спасибо интернетскому френду, напомнившую приятную, грустную и кстати пришедшуюся страничку из жизни, прожитой не так.
_________________
Суббота, 2 ноября 2013 г.
Бульвар Гаатон, Нагария, Израиль.
